Сергей Сергеевич Прокофьев глазами художников

Творчество русского виртуоза Сергея Сергеевича Прокофьева явилось монументальным модернистским плодом бессмертия автора. Но что на счет облика композитора? Сейчас вряд ли кто-то сможет в точности прочитать и описать прирожденного гения так же, как это сделали мастера живописи. Они имели невероятную возможность контактировать с портретируемым еще при его жизни, в разных периодах его творческого познания. Композитор стал моделью для многих художников, создававших как его портреты, так и дружеские шаржи и карикатуры. Талант и темперамент Прокофьева привлекали художников. Многие из них подчеркивали его необычную выразительную внешность.

Один из таких портретов был создан художницей Анной Петровной Остроумовой-Лебедевой. Прокофьев познакомился с ней в Париже. Их друг другу представил художник Константин Андреевич Сомов. Он же настойчиво предлагал ей зарабатывать на жизнь портретной живописью, но Анна считала, что не сможет писать портреты «с каждого лица».[2]

«Мне надо, – написала она в «Воспоминаниях», – чтобы лицо модели мне понравилось, зацепило меня как художника . Мне не надо красоты. Среди некрасивых лиц чаще встречаешь выразительные черты духовной красоты».

Во время разговора к ним подошли Сергей и Лина Прокофьевы. В середине общей беседы Сомов вдруг спросил Остроумову-Лебедеву: «А что, Анна Петровна, достаточно ли некрасив Сергей Сергеевич для написания Вами портрета с него?», – на что получил утвердительный ответ художницы: «совершенно достаточно». Недоумение Прокофьевых вскоре разрешилось, и композитор согласился позировать. Портрет она не собиралась ни продавать, ни дарить. Однако Прокофьев накануне ее отъезда попросил его для фотографирования и не вернул. Скорее всего, портрет «духовной красоты» композитору польстил сильнее, чем портрет скудной «очевидности» Матисса. [2]

 «Он был поразительно тонкий и худой. Можно было подумать, что он сломается пополам, кланяясь публике» — такое первое впечатление составила Каролина Кодина, та самая Лина — первая жена Прокофьева. Эту  особенность и отметил и художник Анри Матисс.[4]

Портрет Прокофьева, нарисованный серебряным карандашом, был сделан по заказу Дягилева для оформления программ парижской премьеры «Сказки о шуте» в 1921 году. Портрет композитору не понравился, о чем он намекнул в диалоге с художником: «Почему вы мне сделали такое длинное лицо? — спросил он. — Для того чтобы передать ощущение вашего роста, — улыбаясь, ответил Матисс». Этот портрет отличает то, что композитор смотрит на зрителя, но на большинстве портретов, его взгляд обращен в сторону, словно он погружен в свои мысли и творчество. Как, например, на портрете Игоря Грабаря.[1]

Сергея Прокофьева Грабарь писал неоднократно. Портрет 1941 года интересен тем, что художнику удалось невозможное – он запечатлел само вдохновение, внутреннюю озаренность творца в процессе творения.

Прокофьев как будто внимательно вслушивается в доступные только ему созвучия, а вознесенная рука их мгновенно заносит в нотную тетрадь. Хотя Прокофьев сидит, вся его фигура кажется устремленной вперед, к звучащей пока только для него музыке. Цветовая гамма портрета сдержанная – темно-бордовый фон, серый костюм, белые вкрапления. Однако по ощущениям в этой картине скрыта целая буря, она чрезвычайно динамичная и живая. Грабарь стремился написать портрет, который «поведал бы будущим поколениям о том, как жил и работал в сложные военные годы один из талантливейших сынов русского народа», и это ему в полной мере удалось.

Даже способ нанесения краски удачно отражает идею художника – если пространство написано широкими, плотными, закругленными мазками, то фигура Прокофьева создана легкими, стремительными движениями кисти. Лицо композитора, озаренное внутренним светом, сияет ярче белых клавиш и белоснежного нотного листа. Грабарь был уверен, что любой портрет – дело рук не только художника, но и портретируемого: «Высшее искусство есть искусство портрета».[2]

Сохранились и другие портреты Прокофьева, написанные при жизни композитора или же после его смерти, но, наверное, удачным из них стал портрет написанный Петром Петровичем Кончаловским в 1934-м году, благодаря едва ли не судьбоносной встречи двух неординарных талантов.

«Мы сошлись вкусами и воззрениями на искусство. И вскоре подружились», – писал художник. В мае Прокофьев и его жена Лина Ивановна по приглашению Кончаловского гостили в усадьбе Бугры на даче мастера. Совместная жизнь в Буграх была пропитана творчеством, здесь рождались музыка и живопись. Музыка в доме Кончаловских звучала ежедневно. Она была фоном жизни, без которой Пётр Петрович не мыслил себя. Здесь Прокофьев работал порой, не касаясь рояля, садился в кресло под огромной сосной и там писал. Так и было найдено место для портрета. «Позировал Сергей Сергеевич очень хорошо, – вспоминал позднее мастер, – да я и не стеснял его». Создать портретный образ для Петра Петровича значило соединить в единое целое то, что он видел с тем, что он думал о человеке.

Портрет отличает особенный внутренний динамизм, который воплощен в удивительных противоречиях: поза композитора одновременно и расслабленна, и напряжена, взгляд и рассеян, и сосредоточен.

По признанию Кончаловского все долгие 15 сеансов были для него истинным наслаждением. Близкие слышали задорные диалоги двух мастеров: «Разве у меня такие подагрические руки? – спросил как-то Прокофьев, взглянув на портрет. – Что вы, Сергей Сергеевич, у вас сильно выражены фаланги суставов. Недаром же вы так чудно отстукиваете свои вещи на рояле! – Разве я стучу? – удивился Прокофьев. – Ну конечно, чудно можете отстучать ваш марш из «Трёх апельсинов»».[4]

Последняя встреча Прокофьева и Кончаловского произошла на персональной выставке художника. «Сергей Сергеевич долго стоял перед своим портретом и говорил, как он его любит» – вспоминал Петр Кончаловский. Мастера и их семьи действительно сдружились на долгие времена, создавая прекрасный союз вдохновения.

Уже после ухода композитора из жизни Петр Кончаловский писал: «Много мне пришлось услышать музыки Прокофьева, но я был совершенно потрясен на концерте, устроенным в его память. Какие широкие горизонты открылись в его произведениях, какая мощь и красота явились в них. Мне казалось, что это сама природа – радостная и трагическая, всегда неожиданная и вечно новая».[4]

Абсолютный мастер навсегда останется бессмертен не только в своих композициях, но и на вдохновенных холстах живописцев, пропитанных особым отношением к композитору, сильной дружеской любовью. Перед зрителем Прокофьев предстаёт вечно увлеченным жизнью и искусством гением, порождения которого являют свету новые откровения природы, шокируют, отражая бунтующую натуру мастера.

Оригинал публикации (Читать работу полностью): Сергей Сергеевич Прокофьев глазами художников