«Я этим городом храним…» Литературная композиция по творчеству Роберта Рождественского

Где –то есть город, тихий, как сон,

Пылью тягучей по грудь занесён.

В медленной речке вода как стекло.

Где – то есть город, в котором тепло.

Наше далёкое детство там прошло…

Роберт Иванович Рождественский родился 20 июня 1932 года в небольшом алтайском селе Косиха, недалеко от города Барнаула. В стихотворении «Дни рождения» Рождественский пишет:

Луна, сквозь тучи прорастая,

Глаза зелёные скосила…,

Родился я в селе Косиха

Дождливым летом на Алтае.

А за лесом синело поле

И пахло ливнем переспелым…

Нет, я родился много позже

Потом. В июне. В сорок первом.

И жёсткий голос Левитана

Был колыбельною моею.

Детство поэта прошло в деревне Новоцарицыно Щербакульского района, затем в Омске. На улице Карла Либкнехта ещё сохранился двухэтажный деревянный дом, где он жил. Здесь же пошёл в школу № 19 и здесь же начал писать стихи. «Первое стихотворение написано в 1942 году. В начале войны, когда родители ушли на фронт, потрясённый всем происходящим, я написал  стихи, которые увидел учитель. Они были опубликованы в газете, естественно, не потому, что мастерски написаны. Это были слова десятилетнего пацана. Слова, которые могли бы сказать миллионы мальчишек и девчонок, чьи родители ушли на фронт».

С винтовкой мой папа уходит в поход.

Желаю, любимый, побед!

И мама зелёную сумку берёт,

Уходит сестрой в лазарет.

Я тоже имею ловкость и силу,

Чтоб в бой на фашистов идти.

Но мне «Погоди!» - говорит Ворошилов, -

Учись, закаляйся, расти!»

Хотя мне сегодня десятый лишь год,

Стрелять научился, как надо.

И пусть только Сталин мне скажет: «В поход!» -

Фашистам не будет пощады.

Гонорар в 9 рублей Рождественский перечислил в Фонд Обороны. И хотя в Омск после войны он приезжал лишь раз (слишком тяжёлым, возможно, оказалось для него соприкосновение с городом, где прошли страшные военные годы), но всегда считал себя омичом. «Всё началось с любви к Омску», - признался как – то Рождественский.

Отец Роберта – Станислав Никодимыч Пешкович – потомок  ссыльных поляков, работал в Народном комиссариате внутренних дел. В 1937 году родители разошлись. Помнит, что отец ругал свою работу, потом сильно запил. После развода он сумел уйти из органов. В 1939 году воевал с финнами, в 1941 году добровольцем ушёл на фронт и там вскоре погиб.

Мать, Вера Павловна, за 5 дней до начала войны  окончила Омский мединститут. Её призвали в армию, на фронт. Мальчик остался с бабушкой. Три военных года Рождественский провёл с бабушкой в Омске.

«Война запомнилась мне не тем, что свистели пули и рвались снаряды. Война шла далеко от Сибири, но война была всюду. И казалось – была всегда. Война была в затемнённых окнах и в том, что на клумбах городского парка росли не цветы, а картошка. Мы радовались не цветам, а рассыпанному толокну».

Когда – то в Омске у большой реки

Мальчишка жил, затравленный войною.

Я помню всё: и лебеду,

И очереди без числа…

На клумбах в городском саду

Картошка  запросто росла.

 

Та зима была будто война – лютой,

Пробуравлена, прокалена ветром.

Снег лежал, навалясь на январь грудой,

И кряхтели дома под его весом.

По щербатому полу мороз крался.

Кашлял новый учитель Сергей Саныч.

Застывали чернила у нас в классе,

И контрольный урок отменял завуч.

Я считал, что не зря голосит ветер,

Не случайно болит по утрам горло,

Потому что остались на всём  свете

Лишь зима и война из времён года!

И хлестала пурга по земле крупно,

И дрожала река в ледяном гуле

И продышины в окнах цвели кругло,

Будто в каждое кто – то всадил пулю!..

И надела соседка платок вдовий,

И стонала она допоздна – поздно…

Та зима была, будто война – длинна.

Вспоминаю – и даже сейчас мёрзну.

«Война была в том, что очереди – длинные, как жизнь, - стояли около каждого продовольственного магазина. И ещё в одном была для нас война: время от времени то одна, то другая семья получала небольшие конверты, в которые были вложены квадратики серой бумаги. Бумага была почти невесомой, а весила тонны. Похоронками назывались эти листки. У людей был страх при виде почтальона… Шаркающие шаги и всегдашние покашливания старенького почтальона… В наш дом он приходил под вечер, часа в четыре. Только теперь я понимаю, какой великой и – одновременно – какой страшной была эта профессия во время войны!  В сумке, кроме писем и газет, он всегда носил пузырёк с нашатырным спиртом. «Иначе сейчас нельзя!» - объяснял он нам.  – Без нашатыря сейчас никак не обойдёшься! Ведь я и почта, и скорая помощь. Несёшь письмо, а что там? В четырёх конвертах  - радость, а в пятом – похоронка…»

«Я вспоминаю Омск зимой 41 года. И чёрную тарелку репродуктора, висящего на стене промёрзшей кухни. И себя – мальчишку, слушающего очередную сводку Совинформбюро…  Как же я тогда ненавидел этот голос! Как проклинал я его, слушая страшные фразы: «Сегодня после упорных и продолжительных боёв…наши войска… оставили город…»

Но зато как ждал я этого голоса в конце войны! Как мы все его ждали – и в тылу, и на фронте! Как гордились и хвастались им! Это был голос нашей победы. Нашей силы. Нашего бессмертия».

Да, так оно и было. Все жили ожиданием Победы. Рядом с автодорожным институтом, на площади Дзержинского, была установлена огромная карта Великой Отечественной войны. Каждый день на ней флажками отмечалась линия фронта. У карты – всегда толпы людей: раненые фронтовики на колясках, измождённые непосильным трудом  рано постаревшие  женщины, ребятишки с не по – детски серьёзными лицами.  Дети выступали в госпиталях.

                                              Концерт.

Сорок трудный год. Омский госпиталь.

Коридоры сухие и маркие.

Шепчет старая нянечка: «Господи!..

До чего же артисты маленькие».

Мы шагаем палатами длинными.

Мы почти растворяемся в них

С балалайками и мандалинами

И большими пачками книг.

Что в программе? В программе – чтение,

Пара песен военных, правильных…

Мы в палату тяжелораненых

Входим с трепетом и почтением.

Двое здесь. Майор артиллерии

С ампутированной ногой,

В сумасшедшем бою под Ельней

На себя принявший огонь.

На пришельцев глядит он весело.

И другой – до бровей забинтован,-

Капитан, таранивший «мессера»

Три недели назад под Ростовом…

Мы вошли. Мы стоим в молчанье…

Вдруг срывающимся фальцетом

Абрикосов Гришка отчаянно

Объявляет начало концерта.

А за ним, не вполне совершенно,

Но во всю запевале внимая,

О народной поём, о священной

Так, как мы её понимаем.

В ней Чапаев сражается заново,

Краснозвёздные мчатся танки,

В ней шагают наши в атаки,

А фашисты подают замертво.

В ней чужое железо плавится.

В ней и смерть отступать должна.

Если честно признаться,

Нравится нам такая война…

Мы поём. Только голос лётчика раздаётся,

А в нём укор: «Погодите…  Постойте, хлопчики…

Погодите… Умер майор…»

Мать после смерти бабушки выпросила небольшой отпуск и приехала за ним.  С собой она привезла удивительные вещи: военную форму и документы,  удостоверяющие, что он является «сыном полка». Мать забрала его в Москву, чтобы уже оттуда, отметившись в военкомате, отправиться на фронт.

На фронте готовилось наступление, значит, будет много раненых. Мать решила не рисковать жизнью сына. И поступила, как ему тогда казалось, жестоко. Но этим, возможно, спасла: сняла с него гвардейскую форму и отдала в детский дом.

                                               В  43

Везёт на фронт мальчика

Товарищ военный врач…

Мама моя, мамочка,

Не гладь меня и не плачь!

На мне военная форма, -

Не гладь меня при других!

На мне военная форма,

На мне твои сапоги… Не плачь!

Мне уже 12, я взрослый почти…

Двоятся, двоятся,  двоятся

Рельсовые пути.

В кармане моём документы, -

Печать войсковая строга.

В кармане моём документы,

По которым я – сын полка.

Прославленного, гвардейского,

Проверенного в огне…

Я еду на фронт. Я надеюсь,

Что браунинг выдадут мне.

Что я в атаке не струшу,

Что время моё пришло.

Завидев меня, старухи охают тяжело:

«Сыночек… солдатик маленький.

Вот ведь настали дни…»

Мама моя, мамочка!

Скорей им всё объясни!

Скажи, чего это ради

Они надо мной ревут?

Зачем они меня гладят?

Зачем сыночком зовут?

Что – то шепчут невнятно

И тёмный суют калач,

Россия моя, не надо!

Не гладь меня!  И не плачь!

Не гладь меня!

Я просто будущий сын полка,

И никакого геройства

Я не совершил пока!

И даже тебе неясно,

Что у меня впереди…

Двоятся, двоятся, двоятся

Рельсовые пути.

Поезд идёт размеренно,

Раскачиваясь нелепо, -

Длинный и очень медленный,

Как очередь за хлебом.

Безрадостная детдомовская жизнь продолжалась недолго. В 1944 году решил поступить в военно – музыкальное училище. Советоваться было не с кем. Жили в казарме, носили военную форму.

Третье музыкальное, -

Помнишь ты или нет

Худого и заикающегося

Курсанта двенадцати лет?

«В День Победы на Красной Площади мы были, наверное, самые маленькие военные. В этот день всех военных качали. Нас качали больше всех, потому что мы были самые лёгкие».

Не случайно 40 стихов положено на музыку. Рождественский успел закончить только первый курс. Мать с отчимом вернулись с войны. Роберт  был усыновлён офицером, у него появился отец, которого он сразу полюбил.

 Семье военного часто приходилось переезжать с места на место.

 В 1951 году Рождественский поступает в Литературный институт.

Человеку надо мало:

Чтоб искал и находил.

Чтоб имелись для начала

 Друг – один и враг – один….

 

Человеку надо мало:

Чтоб тропинка вдаль вела.

Чтоб жила на свете мама,

Сколько нужно  ей - жила!..

 

Человеку надо мало:

После грома – тишину.

Голубой клочок тумана.

Жизнь  - одну и смерть – одну.

Рождественский всегда смотрелся таким молодым, сильным, громким.

 Даже фамилия его утверждала рождение жизни и никогда не рифмовалась со смертью.

В 1994 году Роберта Рождественского не стало. Одно из последних стихотворений Поэта.

Неправда, что время уходит! Это уходим мы.

По неподвижному времени. По его протяжным долинам,

Мимо забытых санок посреди сибирской зимы,

Мимо иртышских плёсов с ветром неповторимым.

Там, за нашими спинами – мгла с четырёх сторон.

 

Мы измеряем дорогу мерой своих аршинов.

Ибо уже установлено кем –то  давным – давно:

Весь человеческий опыт – есть повторенье ошибок…

И мы идём к горизонту. Кашляем. Рано  встаём.

Открываем школы и памятники. Звёзды и магазины.

Неправда, что мы стареем!

Просто – мы устаём.

И тихо отходим в сторону, когда кончаются силы.

На здании бывшей школы № 19 была открыта памятная доска

Я этим городом храним,

И провиниться передним

Не дай мне Бог,

Не дай мне Бог, вовеки.